Василию Дрижаку
и Николаю Гладенко
Вот и зашумело за кормой –
отошли (как жаль, что не до завтра!..).
Краны над песчаною грядой –
ящеры над тушей бронтозавра.
До свиданья, рельсы, эскимо,
парки, речвокзал, высокий цоколь!
Вася надевает, как ярмо,
на меня тяжёлый свой бинокль,
говорит: «Поглядывай, Алёш,
изредка за нашими вещами».
«Ты за этим мне бинокль даёшь?».
И над шуткою смеёмся сами.
Зелень берегов скрывает зной
дня, все потаённые местечки,
открывая пляжи нам порой
так, как дверца печки – топку печки;
нас приветствуют оттуда, нам
машут и кричат! о капитане,
что ходил бесстрашно по морям,
я в ответ играю на баяне.
Чаек на воде ряд, череда –
будто буквы в строчке, белой масти.
Но они взлетают, и тогда
слово распадается на части,
и садятся снова – плотно, в ряд,
сетью, эти чайки, где ячейки –
клювы, ни вперёд и ни назад
не пускающие рыб – лишь в шейки.
Вся река – Царь-рыба, в чешуе
крупной ряби; пенится фарватер;
тарахтя, моторка в стороне
пашет воду, словно культиватор,
и за теплоходом, где мы все,
как я говорил, вода струится,
и полоски пены в полосе
той – как перья этой белой птицы;
бакены – шеломы, что воды
не смогли всей вычерпать за годы,
потому как редки их ряды –
и качают их доселе воды…
…Вот и прибыли обратно. Из среды
той не хочется на твердь причала,
жизнь поскольку вышла из воды
и потом мучительною стала.
Это – инстинктивное, от той
эры, от зародыша в утробе.
Здравствуй, берег, нам пора домой,
здравствуйте, машины наши обе!
