Одиннадцатого сентября пришел я к Иннокентию Акимовичу.
- Праздник седня великий – День Усекновения главы Крестителя Господня Иоанна. Осени начало, а с двадцать пятого установится золотая осень, после нее с Покрова – глубокая осень. Так раньше дед мой говаривал. – встретил меня хозяин.
– Иван-то завершат лето, встречает бабье лето, открывает осень. Оно-то Иван Постный пришел, лето красное увел. Иван Постный – осени отец крестный. Вон вишь, журавли клином на юг пошли, значит, осень ныне будет коротка и зима ранняя. Иван Предтеча гонит птицу за море далече. Ранний отлет птиц явленьице неблагоприятное. Вот так-то, с Постного Ивана мужик не выходит в поле без кафтана. А вечор была Анна Пророчица. Тоже знаковый день, особо для пьяниц. Раньше в этот день исцеляли выпивох от пьянства. –
Полюбовавшись стаей отлетающих журавлей, Кеша продолжил:
- Ты помнишь Ивана Серохвостова?
- Припоминаю, - отвечаю ему, - у него жена Верка Косоухова. Один задириха, другой неспустиха.
- Во-во, так оно и есть, трутень тя в нос. О них то и поведу я седня разговор. Надо же? Сошлись пара: кулик да гагара. Никто не ожидал их союза, а оно, видать, Бог распорядился объединить их. Оно, когда задириха дырку дерет, то задор прореху рвет. Верка-то, што крапива жжет, Иван же колется, как ёж. Все бы ничего, да… - Кеша крякнул - Ведь при счастье бранятся, а при нужде мирятся. Да и брань не запас, а без нее ни на час. Вот и дуреют, хоть годков уже под сорок каждому. Да и за жизнь семейну уже перебедовали семьдесят семь бед, а ничему не научились. Оно-то жизня што? Кряхти да гнись; упрешься – переломишься. Им это нипочем, кажду неделю бои ведут. А из-за чего?
Не поймет Ванька, што женско сердце, што котел кипит, а слово, што клей пристает. Вот намедни купили они у бабки Белоножкиной десятка два яиц, принесли домой, глянули, а там пять яиц раздавлено. Решили глазунью изжарить. Нарезали сало, помидор, залили их яйцами и тут …
Иван упрекнул Верку, што якобы по ее вине разбились яйца. Она же обвинила Ивана. И пошло поехало: один мутит, второй пресноводит. Верка оцарапала Ивана, а он ей в
бок кулаком. Верка вывернулась, взвыла, насела на него, а он тощ как хвощ и повалился на пол. Оно-то где дым, там и огонь, а мировая на припас с отрыжкою, трутень тя в нос. От дыму-то и очнулись молодые, когда куски сажи от глазуньи по избе летать стали.
Вот тебе и пара: кулик да гагара. Схватили оба сковороду. И получилось же у них как-то в лад: уткнулся Иван своей головой в Веркину грудь, а та и «растаяла». Оно ведь во всякой избушке свои поскрипушки, трутень тя в нос. Промеж мужа и жены нитки не протянешь. Горько, что беда, мило, что жена.
Подумашь умом – и головушка кругом. А Верка с Иваном опять в обнимочку ходят. Видать солнышко в мешок не поймашь.
Так-то, дорогой мой, кто говорит, тот сеет, а кто слушает – собирает. Мотай на ус, трутень тя в нос.
