«Мир умен, да мужик дурак»,
(русская пословица)
– Июль приволье – для пчелы раздолье, – глядя на гудящее, словно стрелами пронизанное над пасечной избушкой небо, сказал Иннокентий Акимович. – Зосима седня, праздник пчелы. С этого дня идет прибавка меда в ульях. А завтра Мефодий – перепелятник, грозовой день. А коли будет дождь на Мефодьюшку, то и лить ему с перерывами сорок ден, трутень тя в нос.
Раньше-то мы в этот день охотились на перепелок, праздник устраивали. Забыли уж люди об этих праздниках, не стало перепелок. И все же июль – это макушка лета, вершина тепла летнего. Перешагнем ее, и будем спускаться вниз к осени, к зиме поближе, трутень тя в нос.
– Иннокентий Акимович, а что, ваши пчелы никого не жалят? – обратился к учителю мой друг, журналист Дмитрий Иванович.
– Оно-то им седня не до тебя, работы у них много, да и жалят-то они, пчелы, только грешников. – С лукавинкой ответил хозяин пасечного точка.
Второго июля мы с другом приехали проведать Кешу, да и ягодок пособирать. Июль сладкоежка – ягод кругом тьма, не ленись – собирай! Вон на Кешином пупу аж красно от клубники. А аромат!..
К вечеру уставшие, освежив тело речною водой, искупавшись в омуте за огородом, мы сели под раскидистыми ветвями черемухи. Кеша рядом заселял пчелами новый улей. Ссыпав пчел на доску-сходни, попыхивая дымарем, наблюдал за тем, как рой поселялся в новые апартаменты. Важно, неторопливо двигались пчелы к летку, останавливались около него, словно кланялись, и двигались дальше вовнутрь. Вот матка, хозяйка нового жилища, быстро юркнула в летковое отверстие, после чего оставшиеся пчелы остановились, загудели, помахивая крылышками, словно исполняли пчелиный гимн, выражая свою радость за заботу хозяина.
– Вот и отдохнуть можно, трутень тя в нос. Оно не погнетши пчел меду не есть. – Выставил бутыль медовухи. В глубоких тарелках уже лежали розовощекие помидоры, разносолы, копчености.
– Оно ведь жить, Богу служить. – Высказался Кеша разливая в большие бокалы медовуху. – О чем тому тужить, кому есть чем
жить. Не кланяюсь бабушке Варваре, свое имею в кармане. Это у вас там, в свете, родись, крестись, женись, умирай – за все денежку подай. У нас же все свое. Шулды, булды, закоулды, выпьем-ка за праздничек, сыночки!
После третьего бокала разговор незаметно перешел в волнующее сегодня русло – о нашей жизни.
– На мир беда, а воеводе нажиток, – прищуря глаза тихо пропел Кеша. – Што же делать, коли в слепом царстве кривой король? Да еще такой, што с камня лыки дерет. Крутись, как можешь мужичок!
По судьбе-то нашей словно бороной проехали. А виноват кто? – мы грешные. Было времечко, ела кукла семечко, а теперь толкут, да не дают. Судьба не авоська – ее самому клепать надо. Мы же ждем, когда нам кто-то на блюдечке преподнесет. И не ждите. Видите, у меня на столе есть все, што потребно. А не было бы, если бы я выжидал помощь царску. Она, помощь та, кому клюква, а кому тукманка.
– Так ведь не каждый так может жить. – Вставил Дмитрий Иванович.
– Почему одному сбылось, а другому грезилось? Потому, што сладко проглотили, да горько выплюнули, глядели вдоль, а жили поперек, трутень тя в нос.
– Ну разве люди ожидали такого. Думали, что лучше будет, если вольно жить-то будут. – Заговорил Дмитрий Иванович.
– Вот-вот, поехали мы в лес, да попал на встречу бес. Хотели отворотить от пня, а наехали на колоду. Оно-то счастье не конь: хомута не наденешь, трутень тя в нос. Сладко захватили, да горько слизнули. – С болью вымолвил Кеша.
– Куда все делось, Иннокентий Акимович? Ведь такой колхозище был! Миллионер! А поди ж ты, ничего не осталось. И на дворах селян не прибыло. – Спросил я Кешу.
– Што было в артели, все свертели. Осталось семь сел, да один вол, и тот гол. А по телевизору, што день, то радость, а бед не убыват, трутень тя в нос. Плохо жить стало в общине людям, захотели лучшего. Богаче, мол, будем жить, коли работать будем всяк на себя, свободней. А не поймут они того, што в тесноте живут люди, а в обиде гибнут. Вот уж впору: волк по утробе вор, а человек по зависти. И потащили! Кто што смог. А с чем остались-то обыватели Голодалкиной волости, села Обнищихина? Говаривали ране: придет безвремянье – забудешь гулянье. Панихиду пропели, а кутью не поели, никто не накормил. Оно-то стало пашни меньше – простору больше; избы не крыты, да звон хорош. Отняли хорошее, а жалуют худым. А лихо – оно споро: не умрет скоро. Тюх – тюх, перепентюх, выпентюх, трутень тя в нос. – Закончил свою мудрую речь Иннокентий Акимович.
– А что же делать нам? – закусывая свежим огурчиком, выпитый бокал медовухи, проговорил Дмитрий Иванович. Вопрос явно адресован был хозяину.
– И сей день не без завтрашнего, хоть народ наш по бурьянам затаскан. Не нажить, конечно те дни, кои прошли. А вот, штобы не пришлось плясать нам тогда, когда ног не станет, нужно бы подумать, как сохранить их, ноженьки-то. Бывали были, когда и бояре волками выли. Бывало у них и масло, да вмиг все угасло. Старина-то она подсобне была, летось нонешного лучше. В мире-то, што в омуте: ни дна, ни покрышки, трутень тя в нос. – Кеша потянулся к бутыли, налил нам по бокалу медовухи со словами:
– Хорошо ли пиво? Коли ковш поднести, да за виски потрясти, да об пол ударить, да четвертным поленом прибавить, так и с места не встанешь. Браги ендова – всему голова. Спасибо кувшину, што размыкал кручину,
трутень тя в нос.
– Рухнула наша держава. Ведь не только разрушили мы богатую страну, что предки веками обустраивали и защищали. Мы же и нравы разрушили наши русские. Как в древнем Риме «хлеба и зрелищ» требуют молодые люди. Видимо не поправить уже нам то, что мы уничтожили. Потеряли мы «Русскую Идею». – задумчиво начал философствовать мой друг, Дмитрий Иванович. – Златолюбы вскружили головы соплеменникам. Свободу личности, внутреннюю, духовную и политическую они возвели в качество высшей степени ценности. Они твердят, что богатство основа всего, его можно сберечь и приумножить, а боязнь потерять заставляет еще больше приумножать его.
Где же истина? Есть ли она? Нас заставляют жить по принципу «каждому свое, а мне – что угодно». Учат наших детей тому, как разбогатеть с пеленок.
– Это жидовское учение. Жид на ярмарке, што поп на крестинах. Запечалилась Русь святая, православная, богатырская, мать святорусская земля! И не годы уроды, а люди. По их вине ныне Русь под снегом безразличья закоченела. – Вступил в разговор Кеша.- Грешное тело душу съело. Все мы по пояс люди, а ниже скоты. Обидно, што ныне низ тела цену поднял, стали стыд за углом делить. А оно-то отыми стыд, так и будешь сыт. И што обидно, молодые старым верить перестали, а оно с молоду прорешка – под старость дыра. Молодой ум, что молода брага, буянист, а через золото, о котором они мечтают, слезы льются. Встала община столбом. Верхушка сыта, да концы бунтуются. А мы што? Хоть на заде, да в одном стаде.
Вот, Земелька наша, витат по Галактикам. И што ты думашь, она без ума? Не-ет, она тоже с думкой, трутень тя в нос. Ученые говорят и богомолы тоже, што человек из Земельки-Матушки произошел. Думать надо, коли бы, Земля не была думающей, получился бы от нее думающий человек, трутень тя в нос?
То–то! Все вокруг живое и думающее, и земелька, и растения, и твари разные. А мы – человек! Да кто он человек без земельки-то? Тьфу! И только. А как над нею земелькой-то мы издеваемся?! Испохабили ее, изуродовали. Как же доживать-то думам. Вот она «Русская Идея!» А мы бросили ее, Землицу - матушку на растерзание. Не то што защищать отказались, а работать на ней поштото стало позором.
А ведь еще Мономах оставлял нам зарок: «Дети мои или иной кто, слушая эту грамоту, не посмейтесь, но кому из детей моих будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, и будет трудиться. Леность – мать всех пороков, ибо из-за нее, што кто умет, то забудет, а што не умет, тому не научится. Нужно очищать свою душу покаянием, слезами и милостынею». Этому меня еще мой дедушка учил.
А мы што наделали со страною-то? Как корову надвое разрубили: зад доим, а перед во щах варим.
Давал нам Бог клад, да не сумели мы его взять. Счас што? Едим да пляшем, только пашни не пашем. Хотим жить лучше. А оно-то, не удержавшись за гриву, за хвост не удержишься. Дырявого меха-то видно не надуть.
Выменял слепой у глухого зеркало на гусли. Его бранят, а он свое: к обедне звонят. Но разжуют все же зубы, тогда и язык разберет. Нас в прямизну вводят, а ведь незнамая прямизна наводит на кривизну.
Не зреют люди, што сыта свинья, да все жрет; богат человек, а все копит. А богатый-то, коли ума не имет – купит; убогий бы свой продал, да не берут. Не шутка деньги; шутка разум. Беда, когда его не хватат народу. Оно-то пришло горе, взволновалось море; люди тонут и нас туда гонют. Да и пророки старые вымерли, а новые правды не сказывают. Живем на нитке, а думам о прибытке. Мирска шея толста, все стерпит. Токо нет у нас запевалы. Был бы запевала, а подголоски найдутся. Вот тогда, когда миром все вздохнут, то и до царя докатится. Мир с ума когда сойдет, его на цепь не посадишь, трутень тя в нос.
Слушай дубрава, што лес говорит. Слава Богу, што еще кое-кому по летошнему молоку вздрагиватся. А щас што, молоды по выбору мрут, стары– поголовно.
Вас ис дас – кислый квас – это не про нас! Земля Русская вся под Богом! Русский терпелив до зачина, он задора ждет. А уж коли што?! Он ни с мечом, ни с калачом не шутит.
Што, не верите? Поживете – увидите, тогда и мне скажите. А у меня уже терто полозом по шее, трутень тя в нос!
