–А, приехал! Я так и знал, што приедешь попариться в баньке под Старый Новый Год! Оно-то всяка сосна по своему бору шумит, трутень тя в нос. – Встретил меня Иннокентий Акимович.
– Чужа сторона – мачеха. Глупа та птица, которой гнездовье свое не мило. Оно-то, коли ты здесь родился, то и забывать эти места нельзя. Проходи в избу, там уж гостей со всех волостей понаехало, трутень тя в нос. Вы-со-о-кое начальство! Сам Административный руководитель Муниципального уровня Вертикали Власти! – Проходи, не стесняйся. В баньке попаримся, засуетился дед.
Вошли в избу. Хозяин представил меня гостям, коими оказались люди высокого ранга: Худодрев – один из руководителей Среднего Звена Вертикали Власти, Матрешкин – руководитель Муниципального Уровня Власти, Вертелкин – руководитель Законодательного уровня Власти, Сказуемов – Старший Ответственный за дороги и коммуникации Муниципального уровня Власти. Во! Думаю. Не думал, не гадал, куда я попал! Вопрошающе посмотрел на пчеловода.
– Че глядишь на меня комом, гляди россыпью, располагайся, – оставив меня с гостями и хлопотливой Натальей Петровной, Кеша вышел во двор, как мне пояснила хозяйка, посмотреть баньку. Гости, приветливо улыбаясь, доставали из больших, похожих на баулы сумок ветчину, бутылки с коньяком, пиво, переговаривая между собой, не замечая меня.
–Игогонница поспела, ерохвоститься пора, трутень тя в нос! – пропел хозяин, отворяя дверь и приглашая мужиков в баню. Мы, как по команде, поднялись и двинулись за Кешей.
– Молока нонче и рыбы будет много, ветер-то чуете, с запада дует, и люди здоровы будут – ночь-то вон кака звездиста. – это приметы старинные. – Пояснил Иннокентий Акимович, когда мы гуськом спускались к бане, что находилась на берегу реки. – Васильев вечер седня, а он богатый, с щедринкой. Раньше так и говаривали: «Свинку да боровка для Васильева вечерка». Васильев день будет завтра, это по церковному. Еще его Маланьей звали. Оно-то оттуда и пошло – «как на Маланьину свадьбу…» Новый Год – зиме поворот, солнце на лето, а зима – на мороз, трутень тя в нос. А вот после завтра будет Селиверст – Курятник. Овсень, Таусень, Куринный праздник. Ладили насесты в этот день в курятниках. Он, Селиверст-то, гонит всех лихоманок-сестер за семдесят верст, трутень тя в нос. – Кеша открыл двери предбанника.
– После работы отдохнуть часок годится, да в баньке помыться, – с этими словами по очереди пропустил нас и, закрыв за собой дверь, пояснил: - располагайтесь!
Тут-то гости, молчавшие до этого, заговорили.
– Это же настоящая архаика! – выплеснул удивленно Худодорев, худощавый мужчина, один из руководителей Среднего Звена Вертикали Власти, - обращаясь к Сказуемову, Старшему Ответственному за дороги и коммуникации Муниципального уровня Власти, – хоть и протряс ты меня по ухабам.
– А по нашему, где дорога, там и путь. Где торно, там и просторно, трутень тя в нос. – Вставил реплику Кеша.
– А запах-то, запах какой! – нараспев проговорил Матрешкин, сутуловатый молодой человек, Административный Руководитель Муниципального Уровня Власти.
Гости действительно окунулись в какой-то другой, неведомый доселе им мир. В прохладном довольно объемном помещении предбанника вдоль стен обставленного лавками, покрытыми сеном и пихтовой лапкой, пол которого также был устлан ароматными травами и лапкой, царило средневековье. Лишь тускло светящаяся электрическая лампочка напоминала, что мы
находимся реально в двадцать первом веке. Это внесло оживление в нашу компанию. Прежде все присматривались друг к другу, изучали таинственно чужаков, коими для них являлись я и Иннокентий Акимович. Но после того, как Кеша, раздеваясь и обращая внимание на свой дырявый носок, бросил реплику: – Чулки с изюминками. Чулки новы, пятки голы, – гости, расхохотавшись, заговорили.
Представителей Высокой Власти в баньку пригласил бывший Кешин односельчанин Сказуемов, работавший раньше заместителем директора совхоза по хозяйственной части. Хитрющий человек. Когда совхоз довели до «ручки», он подался в верхние эшелоны власти. И вот уж он высокий чин в Муниципальном образовании.
– Реликтовый старикан, – говорил о Кеше Сказуемов своему начальству. Многое потеряете, если у него не побываете. Лучше на Гавайях не побывать, а у него в баньке обязательно!
Кеша, тем временем, раздевшись, взял жбанчик квасу и со словами: -баня парит, баня правит, баня все поправит, заскочил в парную. Раздевшись, за ним последовали и мы.
– Что-то нас ждет в этой черной темнице? – просипел Вертелкин, невысокий толстенький мужичок с заплывшими жиром вороватыми глазами, руководитель Законодательного Звена Муниципального Уровня Власти.
– У тебя чо, петух в горле застрял? А вообще-то у нас так говаривали: увидим, сказал слепой, услышим, поправил глухой, а покойник на лавке лежа прибавил: до всего доживем. Эх, когда б не баня, все б мы пропали. Баня – мать вторая! – Кеша черпанул ковшом горячего кипятку, налил в него из жбанчика квасу и плеснул на каменку. Клубы пара с хлебным запахом, от которого заскрипело на зубах, заставили нас пригнуться к полу. Кеша же надев на голову шапку, на руки рукавицы, полез на полок.
Кешина баня «по-черному», кроме предбанника имела еще и моечную с парилкой, которые размещались в одном довольно большом помещении. Здесь-то в упругих клубах пара, обильно сдобренного ароматом березовых листьев веника, запахов хвои и хлеба, улеглись на полку высокие гости.
Ну-ка, господин Сказуемов, сбегай, принеси нам по баллончику пивка! – властно сказал Худодрев. В один момент каждый держал в руках по бутылке «Толстяка» и посасывая холодный горьковатый напиток непринужденно заговорили о делах Муниципального Уровня Власти.
– Да вы что, совсем опупели? – говорил Худодрев, худощавый мужчина, царственно лежащий на верхней полке, один из Руководителей Среднего Звена Вертикали Власти. Ведь у вас против прежнего-то всего больше стало, и власти и бюджетных средств. А отдачи нету, нет отката… А?.. Где деньги?.. Деньги где?..
– Что ж, что больше… да тут вот эта…, места у нас дюже плохие, - испуганно вымямлил Матрешкин, сутуловатый молодой человек, Административный Руководитель Муниципального Уровня Власти.
– Нечто это места, - заискивающе подхватил Вертелкин, невысокий толстенький мужичок с заплывшими жиром вороватыми глазами, руководитель Законодательного Звена Уровня Власти. – Одни дороги и коммуникации чего стоят…, совсем замучили… да и этот… электорат… тоже того
– Да! Да! Вот у немцев этих коммуникаций-то?! Коммуникации какие!.. И дороги ого-го, и отчегой-то не ломаются, - угодливо забубнил Сказуемов, высокий, дородный молодой мужчина, смазливой внешности, Старший Ответственный за дороги и коммуникации Муниципального уровня Вертикали Власти.
Все тот час же повернулись к нему.
– Неужто не ломаются?
– Никогда.
– Места, значит, хорошие, - сказал Вертелкин, - на хорошие места попали…
– Не любят они хорошего менеджера, - затараторил Матрешкин, - эти хорошие места, все подальше хоронятся, а где наш брат, трудовой менеджер, так тут и нету ничего. Смотреть противно. Вот возьми ты хоть нашу округу: где ни посмотришь, везде вместо дорог рвы, кочки эти, нет на них погибели. Народец хилый, мощна у него тощенькая, лесу не осталось, пары голые, скотина заморенная. А вот, где нас, слуг народа еще нет, там места хорошие, жирные.
– Это верно, задумчиво сказал Худодрев, - наши уехали лет пяток назад, кудай-то в Америку, что ли, подались…, а может и в Австралию… так сначала писали, что рожь рождается словно лес.
– Лес… а, скажи на милость.
– А дороги…, ну ровно зеркало…
– Зеркало?..
– А народ какой… у каждого прямо тыщи.
– Тыщи?..
– И, прямо сказать, никакого труда не нужно: ни тебе труб размороженных, ни дорог разбитых, и делать то ничего не делают, а так, поскребут, поскребут лопатами и все ладно, лежи зиму на печке.
– Вот это места! – сказали все хором.
– Да! А потом пожили года три, а она – мое почтенье, природа-то заарачилась, земля от чего-то родить перестала…, трубы полопались…, а уж дороги, так о них и говорить не хочется…
– Эх, хоть бы годочек такими местами попользоваться, чтоб ничего не делать, а у народа тыщи, – сказал Сказуемов, – а не гнуть бы спину-то.
– Или бы слово узнать, - вставил Матрешкин. В старину-то много слов знали… пошепчут, пошепчут и – готово, загребай!
– Вот у немцев бы отхватить кусок хорошей, с хорошими местами землицы, А? это было бы ладно, – взмолился Сказуемов.
– Все равно и на два года не хватит – дороги рвами пойдут да кочками, а трубы полопаются, – отозвался задумчиво Худодрв.
– Вот кабы места хорошие найти, да к этому еще и слова разузнать, – сказал Сказуемов, оглянувшись на всех заискивающе, потирая мочалкой ягодицы Худодрева.
– Словами то, небось, не всегда потрафишь. Земелька-матушка, она тарелка: что положишь, то и возьмешь. Хвали, милок, заморье на печи сидючи. Оно-то ведь всяка вещь о двух концах. Уж ведь десять лет, как я не вижу в деревне коровий след, а вы говорите, што молоком пахнет. Еще в былые времена отопок сапогом, а ошметок лаптями слыли, – вмешался, не вытерпев, в разговор Кеша. – Оно-то русак умен, да задним умом. Русский назад умен. Кабы у немца на переди, што у русского позади – с ним бы и ладов не было. – Кеша сжал что есть силы веник, и, при молчаливом согласии гостей, продлжил:
– Свой-то нос резать, свое лицо бесчестить. Мы привыкли авось, да небось, да как-нибудь. А ты вот што – говорят: подай, а сам руками хватай. Говорят на обум, а ты мотай себе на ум. Была бы догадка, а в Москве денег кадка! Вахромей разумей: кого корят, а тебе в глаза говорят. Не спрашивай старого, а спрашивай бывалого. На счетах коли прикидывашь, то и рукава засучивай. Оно у кого-то кудри вьются, шолуди не отстают, – почесав затылок добавил – На Руси ведь не все караси – и ерши есть.
Все приуныли, замолчали, думая о чем-то, о своем. От всплеска вылитой на каменку очередного ковша водицы с квасом, всех обдало жаром, и показалось, что где-то, совсем рядом, едва различимо, угрожающе и как-то обреченно и от того более страшно угадывался русский напев «…но проснется народ…и дубину возьмет…». «Эх, дубинушка, ухнем!..»
