Всякий раз, когда я появляюсь на пасеке, кажется, что заглянул сюда впервые – столь поразительно интересный, диковинный, с природными фантазиями, простой по совершенству, и, в то же время, беспредельно сложный мир пчел. Я всегда удивляюсь этому «осколку» глубокой старины и замкнутости, талантливой мудрости, созданной самой Природой.
Мелодичным жужжанием пчел, и парным, насыщенным ароматами тысяч цветов воздухом, встретила меня пасека Иннокентия Акимовича. Сам он сидел на рабочем стуле около огромного, в несколько корпусов улья, внимательно наблюдая за кружащимися около летка пчелами. На меня обратил внимание лишь, когда я его поприветствовал:
- Бог в помощь!
- Бог-то Бог, да не будь сам плох, трутень тя в нос. – Скороговоркой ответил Кеша, поздоровавшись, и предложил мне присесть рядом на опрокинутый пустой корпус улья. В левой руке он держал старенькую, затертую прополисом и воском книжонку на которой внутри, на каждой странице, словно автографы
расплылись жирные отпечатки Кешиных пальцев. Из-под восково - прополисной штукатурки я еле рассмотрел название книги: «Шекспир», «Генрих У». Вот, оказывается, чем занимается мой учитель! Раньше я не наблюдал за ним литературных страстей. А тут, поди ж ты! Ясность внес сам хозяин:
– Смотрю на пчел и думаю, думаю, насколько ж они наладили свои дела, трутень тя в нос. До чего же разумны трудяги! О них вот даже стихи пишут, считают, что это целое государство. На-ка вот, прочитай. – Я взял из его рук книгу и начал читать:
…У них есть царь и разные чины:
Одни из них, как власти, правят дома,
Другие – вне торгуют, как купцы;
К шатру царя с награбленной добычей
Иные же, вооружася жалом,
Как воины, выходят на грабеж,
Сбирают дань с атласных летних почек
И, весело жужжа, идут домой,
Кеша подал рукою мне непонятный жест, но тут же сказал:
– Жми дальше.
– Я продолжил:
На всех глядит, надсматривая, он,
Долг, своего величья выполняя:
На плотников, что кровли золотые
Возводят там, и на почетных граждан,
Что месят мед; на тружеников бедных,
Носильщиков, что складывают ношу
Тяжелую к дверям его шатра;
На строгий суд, что бледным палачам
Передает ленивых, сонных трутней…
– Вот ведь штука, кака, трутень тя в нос. Вроде и правильно написано, однако по-старинному, не знамо сути. Оно-то ведь, как люди живут, так ведь и думают. Пишут царь пчелиный и разные чины. Брешут они все, нет у пчел ни царя, ни чиновников, и воинов никаких нет. Трудоголики они самые настоящие, а то, што жалят – это здорово, свое берегут, трутень тя в нос. Они ведь не признают никого, кроме своих сестричек. Из другой семьи коли попадут к ним гости – милости просим с гостинцем, с медком, то есть, а уж если с побирками пожаловала соседка, так тут ей и жало в бок. Вишь, кака правда-то у них, трутень тя в нос. -
– Говорят, Иннокентий Акимович, что пчелы привыкают к пчеловодам, и поэтому они их не жалят. – прерываю собеседника.
– Брехня все это! Люба тварь привыкат к человеку, но только не пчелы. К ним батюшка-пчеловод сам должен привыкнуть. Вот ведь штука-то, кака: пчеловод-то должен быть сам
знаткой, трутень тя в нос.
Вот я под старость-то и зачитываюсь книжками. Только толку от этого мало. Легше следок звериный прочитать, погодку предсказать, нужну травку сорвать и чайку целебного сварить. Што хитро, то просто – девятью девять девяносто, трутень тя в нос. Им бы, правителям, поучиться у нас, пчеловодов. Мы бы их научили, как править пчелиным царством, а потом только бы им в министры можно подаваться. – Запрокинув голову наверх, спросил:
– Ты ночью глядел в небо – то? Сколько звездочек на нем? – После моего передергивания плечами, Кеша продолжил: - Говорят, тыщи полторы, што ли. А пчел знашь, скоко? – Сотни тыщь только вот на этой пасеке! – Я почесал затылок. На что Кеша с лукавинкой проговорил:
– Че глядишь, будто глотком подавился? Медок-то он сам не родится, его пчелки вырабатывают из нектара. Себя кормят и нам достается. Ими только управляй умело, подмоги вовремя. Оно-то, бобы не грибы: не посеяв, не взойдут, и маслецо само не родится – надо потрудиться. А у нас в стране-то что делатся? Танцуют, поют, да водку пьют. Качают нефть, и газ из земельной утробы, а
пополнить эту утробу никто не додуматся. Правители наши молодцы, на вид, што орлы, а ума што у тетерева. Да што о них говорить! Еще раньше молва прошла: Москва стоит на болоте, ржи в ней не молотят, а завсегда больше деревенского едят. Вот пчелки – другое дело! У них своя правда, – она от Землицы – Матушки. –
Пчеловод говорил, говорил, а я, погрузившись своими мыслями в идеально устроенное пчелиное государство, попал в сказку, которую, казалось, мне рассказывал не Кеша, а, сама Природа.
Брожу по узеньким, аккуратным улочкам Сотограда. Мимо меня, снуют вечные труженицы. Вот пчела – водонос выливает из своей цистерны – зобика в ячейку сота маленькую капельку воды, которая вскоре потребуется для приготовления медоперговой кашицы, которой кормят пчелы кормилицы своих деток – расплод. Подхожу к, сияющему блеском начищенных ячеек соту, по которому, волоча брюшко, торжественно в окружении свиты, нескольких десятков пчел, ходит матка. Ловко опускает конец брюшка в ячейку и, вот оно, таинство – на дне ячейки появилась новая жизнь. Пока яйцо. Но через три недели из яйца вырастет самая настоящая пчела. А вот и она, новорожденная, бусенькая, неторопливо движется по соту. Ее окружают пчелы воспитательницы, Умывают и кормят сестрицу.
По краю сота, лениво расталкивая население гнезда, ползет толстый трутень. Он недолго живет в семье, как только закончится медосбор, пчелы безжалостно выбросят его на улицу. Таков закон пчелиной общины – дармоедам в их доме места нет. А пока в его надобности нуждаются, он пользуется всеми правами семьи.
Что это? От летка, двери пчелиной крепости, поднимается по соту груженная пыльцой, сложенной в корзиночки задних ног, пчела. Неторопливо она выгружает принесенный сбор в пустую ячейку сота, выковыривая его шпажкой, прикрепленной к средней ножке. Когда она уходит на отдых, ее сменяет другая. Она, уцепившись ножками за края ячейки, начинает головой плотно утрамбовывать корм, добавляя в него консервирующие ферменты.
Вот пчела – санитар, выбиваясь из сил, выносит труп жучка, которого убили сторожа, пчелы – воины, вооруженные жалом. Следом за санитаром пчелы уборщицы крылышками, словно веерами выметают дно улья. А пчелы – вентиляторщицы, приподняв конец брюшка и вытянув ножки, трепещут невидимыми крылышками. Освежая воздух в улье, они удаляют и мельчайшие частички пыли.
Вдруг на соте появляется пчела сборщица и начинает, виляя брюшком и телом танцевать. В один момент она оказывается в гуще пчелиной толпы. Ее облизывают, обнюхивают сестрички и принимают ношу. Как ни странно, но так разговаривают пчелы. Танцы – это их язык. Благодаря ним, пчелы узнают маршрут полета за взятком, его расстояние количество и качество выделяемого растениями нектара.
Многотысячный пчелиный гул и мои мысли прервал внушительный голос Иннокентия Акимовича. Я, будто отойдя от воздействия гипноза, ощутил невидимую силу, которая несла в окружающее меня пространство мощный энергетический импульс, а Кеша, словно читая мои мысли, провещал:
– Жизнь у пчел кипит! Но не суматошна, трутень тя в нос. Все ведь здесь, мил человек, продумано и не беспорядочно, все связано невидимыми нитями. Обидно, што люди видят в пчеле только источник наживы. А она, пчела, глянь-ка и присмотрись, – кака силища! Сколько в ее жизни мудреного! Только поду-
май, какая сила разума у нее? Куда идет жизнь, что умират и что рождатся – вот какие вопросы должны нас интересовать, трутень тя в нос. Бог про то и весть, что в котоме-то есть; а ведомо должно быть и тому, кто несет котому. –
Слушая мудрые речи, я понял, что представление о бытие, понятие о живом в жизни моего учителя неразрывно связаны с самой Матушкой Природой. Он явно понимал, что мы, люди, не только крупицы живого вещества, он представлял Мир Единым и Неделимым, а себя лишь носителем добра этого Мира, и его Оберегом.
