–Чуден свет – дивны люди! – обратился ко мне Иннокентий Акимович, провожая взглядом прошедшего мимо ограды мужика.
–Колька Шатров прошел, трутень тя в нос, пьяница… бывший. Никто не ждал от него такой прыти, а поди ж ты, пить-то бросил. Оно-то для ихнего брата это дело рогато.
Кеша пьяниц не уважал, однако, сам частенько с удовольствием, с наговором: «Рюмочка каток, покатись ко мне в роток», удовлетворял хмельную потребу, выполнял заветы предков: – Чарку пить – здорову быть, вторую пить – ум повеселить, утроить – ум устроить, много пить – дураком быть».
Дураком Кеша, конечно, не был, потому, что пил в меру.
– Оно ведь водка-то с разумом не ладит, трутень тя в нос,- проговорил он, - Кто много пьет вина, тот скоро сойдет с ума. Вот он, Колька, когда пьянствовал раньше-то, смотрел я на него – лицом детина, а разумом был скотина. Выжил почти из ума, и пустил про себя худу славу. Она, добра слава-то в углу сидит, а худа – по дороге бежит. Ему в то время чай, кофий – не по нутру; была бы водка по утру, трутень тя в нос. Баба евонная, Татьяна, лиха хватила. Идет, бывало, Колька с работы – мальчики в глазах играют, а поперек глазу пальца не видит. Это еще ничо, только видно зубы сполоснул. А вот, когда насандалится, то в голове его гусяки гуляют и язык, словно ниткой перевязан. Нальется, как клюква, трутень тя в нос и служит тогда землемером по винной части.
Знашь, че он отмочил однажды? Парень-то он забаушный, зря баклуши не бьет. Но, вот, того, частенько чертей слепил раньше. Кабы не дырка во рту, так давно бы в золоте ходил. В тот вечер Колька шел домой вприпарку. А над пьяными, как водится, оборотни потешаются. Вдоль улицы была выкопана канава под водопровод. Глина кругом, грязь. А Колька, как маятник туды-сюды болтатся, да, к…а…ак ухнется! Сделал он кувырколегию, и завяз в лешедке, попал в дрягу – ни туды, не сюды. Побуйствовал, трутень тя в нос, покричал. А че кричать-то, люди добры уже десяты сны видят. Сдался, уснул, значит.
Утром на зорьке проснулся: кругом глиняна болотина. Кинуло его в пот, голова, что лед, а язык – хоть выжми. От вчерашней пьянки опузырился весь, трутень тя в нос. Слышит кто-то идет. Заорал. Это шла бригадирша Наталья Екимова на работу. Оно-то в деревне заря деньгу родит, а коли спать долго – с долгами дружить. Наталья, увидела Кольку-то, трутень тя в нос, а тот стоит, как верста торчилом, дрожит и помощи требоват. Помогла ему бригадирша. Дак он у нее про жену спрашиват: «Где Татьяна?» Наталья сказала, что на работе уже. А он-то, трутень тя в нос, как заорет: «А! Опять дома не ночевала!» Запал ему клин в голову: его рыло бороздило, а жена виновата. А, поди ж вот, бросил пить-то. - Кеша по привычке почесал затылок и, как бы невзначай продолжил:
–Не разгрызя ореха, ядра не отгадашь. Не велика шутка, а матовата. Людям ведь на потешку, а белому свету на диво. Никто не ожидал от Кольки такой прыти. Вроде бы уже и кончился парень.
Эко диво! Два года назад, восьмого марта, Колька пришел домой в трюфеляку. Вобщем, хватил за хвосты, насандалил нос. Оно-то три степени пьянства быват, трутень тя в нос: с воздержанием, когда крадешься по стене; с расстановкой, когда двое ведут, третий ноги переставлят; с расположеньем, когда лежишь врастяжку. Колька в тот день был в третьей степени. Дошел до дому, завалился на сундук, что стоял у окна на кухне и махом заснул. Тут-то и произошло евонное исцеление, трутень тя
в нос.
Спит, значит, Колька Шатров и сон видит. Да какой?! Будто лежит он во гробу и его опускают в могилу. Баба евонная, Татьяна, ревет, Для приличия. Гроб почему-то без крышки.
– Удивительный сон, – вставил я, но Кеша меня одернул, продолжая рассказ:
– Че тому дивиться, что земля вертится; напейся пьян, увидишь и сам. А вот Колька начал орать: «Живой я! Живой, слышите!.. а…а…а, поворачивается, трутень тя в нос, и проваливатся в яму. Обхватила она его с обоих сторон, а сверху уж на него комья земли сыплются. В голове зашумело. Вот уж, думат, чудеса в решете: дыр много, а вылезть не где. Да, как заорет снова: «Мама! Я живо…о…о…ой! Живой я1» и проснулся. А сон, он и вьявь продолжался. Со всех сторон его тесно обжали доски – рукой не пошевелить, а сверху сыпалась земля. Льдом обхватило евонное тело. Испугался, да, как заорет во всю мочь уж взаправду: «Спасите!»
В избе все проснулись. Татьяна зажгла свет, и вместе с дочкой остолбенела, трутень тя в нос, - Кольки-то на сундуке не было. Горшок с геранью, который стоял на окне, был опрокинут. Земля сыпалась за сундук. А от
туда слышался рев, словно медведь за ращепину зацепился и орет. Дочка-то первая поняла, в чем дело. Кричит матери: «Отец-то за сундук завалился!».
Вот уж, правда: Богу не угодишь, а людей насмешишь. А Кольку-то в тот час, словно огнем обхватило, как варом обдало. Вскочил он, как дождевой пузырь, весь мокрый от пота, глазищи – во, ну и с той ночи завязал, трутень тя в нос, ни капли в рот, ни-ни…
Ну, че, был себе царь Додон, застроил он костяной дом, набрали со всего царства костей, стали мочить – перемочили, стали сушить – кости пересохли, опять намочили, а когда намокнут, тогда доскажу… - Только Колька по сей день не пьет. Да долго ли…
