–Редко свиданье – приятный гость! – воскликнул Иннокентий Акимович, приветствуя меня. На мои извинения о внезапном приезде, своим, доступным лишь ему говорком, ответил:
–Где любят, там не учащай, а где не любят, туда не по ногу. Што не докучит, то и научит, трутень тя в нос. – и посмотрев в сторону реки: –Аз-алашки, буки – бабашки, веди валяжки, глаголь-голяшки. Известна всем песня, а затея-то у меня больно интересна. Составишь компанию? Не велико дело – велика помощь! Верши вот решил проверить, да ушицы испробовать. – Присказками встретил меня Кеша. Верши – это плетеные из ивового прута мордушки с длинными широкими открылками. Устанавливаются они у крутого берега на прибрежной стремнине, закрепляются шестами. Рыба во время весеннего подъема в верховье реки на нерест, невольно направляемая открылками, попадает в ивовую снасть.
–День проудишь, да на алтын прикупишь, вот и шерба.- спускаясь к реке, проговорил Кеша. – Рыбка да утка сделают без обутка. Не мое это дело – рыбалка да охота, трутень тя в нос, хотя и охочь я до них, но только при роздыхе.
Кеша своим взглядом, с лукавинкой в глазах, обратил мое внимание на противоположный берег. На другом берегу, по прибрежному долу, который обрамляли черные пока кусты черемухи и серебристые с янтарным опылением заросли ивы, скрывающие в своих зарослях десятки болотин, таинственным камышовым шепотом доносящих окружающему миру, скромную, выученную за долгие зимние месяцы песню, словно молитву, тревожно кружили чибисы. Писком своим, то ли предупреждали сородичей об опасности, то ли прославляли наступившую весеннюю жарынь.
–Барабанной палки негде вырезать, власти наши нечем высечь. Уничтожили лес-то. – Возмутился попутчик.
Подошли к крутому берегу. Кеша ловко, словно классный скалолаз, спустился к закрепленным длинными шестами вершам, высвободил их от крепежей и поднял на берег. Вытряхнув содержимое, а это не менее килограммов пять чебачков, он вновь погрузил снасти в воду и, закрепив их, поднялся на берег.
–Радуйся Кирюшка, будет у бабушки пирушка. Живем, не тужим, никому не служим. – Весело пропел Кеша и, усаживаясь на зеленую лужайку, вытянув руку в сторону противоположного берега, заговорил:
– Вишь дол на той стороне? Так вот в зарослях согры, что за этим полем, раньше водилось тьма-тьмущая зайцев. Тропы зимой они набивали такие, что впору на подводах ездить. Таким вот весенним днем я с соседом покойничком, царствие ему небесное, Семеном, поехал на ту сторону, чтобы прутьев нарезать для плетения мордушек. Семен взял с собой в лодку собак, Рольфа и Азу. Умнящие были псины. Заплыли мы в заводь, что повыше от того места, зацепили лодки и подались в согру. Собаки привычны к охоте, взяв след какого-то зверька, убежали в кусты. Слышу я крик Семена: «Заяц! Заяц! Лови его!». А как ловить-то его? Цена зайцу две деньги, а бежать – сто рублев. В чистом поле четыре воли: хоть туда, хоть сюда, хоть инаково. Выскочили мы из кустов, а заяц-то мимо нас и прямо на берег скачет. Ну, думаю, счас в воду сиганет, и тогда… Расстояние до
берега оставалось метров пять, а от собак – два. В этот момент заяц развернулся и, прыгнув через собак, поскакал в кусты. Собаки же через секунду оказались в реке, сорвавшись с крутого брега. Вот уж впору: «Недорог конь, дорог заяц». Побежал Семен к лодке, чтобы спасти Рольфа с Азой. Сами они никак не смогли бы выбраться из воды - берег был очень высокий и крутой. –
Кеша, прихватив корзину с рыбой, со словами: – Утка в юбке, курочка в сапожках, селезень в сережках, корова в рогоже, да всех дороже, - двинулся домой. А мне вспомнилась другая поговорка: «У всякой пташки свои замашки».
