Жарким деньком шестого июля пожаловал я в гости к Иннокентию Акимовичу, чтобы поздравить его с днем рождения. В аккурат, под Ивана Купалу родился мой герой, на Агрипину Купальницу. Знаковый денек-то. Издавна на Руси он связан был с началом купания. Припоминаю: мы, пацаны, хоть и начинали купаться, лишь лед сойдет, а в этот день в реку заходили как бы сызнова, торжественно. А вечером мать загоняла мыться в жарко натопленную, наполненную ароматами трав, баню. Хочешь, не хочешь, а традиции следовало соблюдать. А в баньке-то вместе с паром разносились запахи душицы и каких-то еще неведомых мне трав. Благо собирать их можно было рядом, за огородом.
А Никитку-матроса, здоровенного, когда-то мужика, выболенного, заносили, помнится, в тот день в баньку на специальных носилках усыпанных жгучей крапивой. Бабки молились о выздоровлении. Не помогло это лечение, через недели две Никита скончался.
Много чего сказывали об этом дне старики, особо о ночи под Ивана Купалу. Собранные в этот день травы и коренья имеют особую, целебную силу, и, что в ночь раскрывается жар - цветок папоротника, показывается разрыв-трава, помогающая находить клады. Прятались мы, мальчишки, в зарослях папоротника в лесу за кладбищем, ждали чуда, побасенки рассказывали, но так и ни с чем уходили утром домой. Благо светало рано. Не было тогда такого бесчинства в селах, как теперь. То, что творят подростки сейчас в ночь под Ивана Купалу можно назвать одним словом – варварство.
Хозяина я застал у навеса, где он наващивал рамки.
– Роишко вышел, вот я готовлю для него гнездышко, – словно оправдываясь сказал Кеша, складывая готовые рамки в ящик.
Разместились под развесистым кустом черемухи.
– Смотри нонче ночью в небо. Коли много звезд, то и грибов будет навалом. – Как бы невзначай посоветовал именинник, наливая в старые эмалированные кружки медовуху. На столе появилась нехитрая крестьянская снедь: сало, свежие огурцы, зеленый лук.
– Попробуй-ка салатика из снытки, только что приготовил. Полезная штука, трутень тя в нос, – посоветовал Кеша и, наполнив кружки светло-коричневой жидкостью, под мои пожелания здоровья ему и долголетия с удовольствием медленно потянул содержимое вовнутрь. Закусив и, прищурив по привычке глаза, с легкой усмешкой начал новое повествование.
– Ты знашь, мил человек, не могу забыть этого дня, хоть и лет-то минуло немало. Помнишь Мефодьку Куцего?
– Конечно же, помню – отвечаю я. Кто его не помнит его, выпивоху и балагура.
Мефодьку Куцего знала вся округа. Он слыл шутником и баламутом. Шутки его были бесшабашными, граничащие порою с маразмом. Прозвище свое он получил в один из зимних дней пятидесятого года. Шел он в тот день с женою Акулиной мимо магазина и попросил у нее денег на выпивку. Нет, алкоголизмом он не страдал, да в те годы лишним питием никто и не занимался. Однако запахи водки, что продавалась на розлив в магазине, нередко заманивали местных мужиков, которые не прочь были пропустить чарочку с устатку. Акулина в тот час видом своим дала понять Мефодьке – опохмелки не быть. Что произошло между ними, никто не знает. Но лишь Акулина отошла от Мефодьки шагов десять, как мы, пацаны, уже бежали от школы, что была напротив магазина, смотреть
страшное зрелище – Мефодькин палец. Рассердившись на жену, Мефодька положил левую руку на дорогу, сдернул с плеча топор, взмахнул, и… Разговоров об этом в деревне хватило на целую неделю, пока тугодум Гришка Сафронов не «отмочил», сказав, что в Зараевском бору волки загрызли учителку из соседнего села. Как оказалось, учителка была жива, а разговоры… Мы же в тот день до вечера бегали смотреть на отрубленный палец, который вначале шевелился, потом побелел и, окоченев, покрылся мелкой белой изморозью. Только ноготь стал синим, словно удавленник. После этого к Мефодьке прикипела кличка - Куцый.
Опомниться от воспоминаний меня заставил Иннокентий Акимович.
– Сидим мы, значит, со старухою поздним вечером на крыльце, слушаем пение птах. День-то пошел на солнцеворот, а для меня нет лучше наслаждения, чем посидеть перед сном и послушать пенье птах, да скрип скачков, – так Кеша называл кузнечиков. И, вот слышу я, трутень тя в нос, завывающий голос Акулины: - А-лю-ци-на-ци-я! Ох, батюшки! Жентельмены окаянные! А-лю-ци-на-ция! Будь ты неладная…Мефодьюшка, миленький не топись! Прошу те…бя … ыы…ы…ы.
– Утоплюсь! Довели вы меня до кризису! – орет Мефодька, который словно чудо в белых подштанниках, пронесся мимо нашей избы. Опеть, думаю, трутень тя в нос, че-то придумал Мефодька Уж больно он охоч до выдуму-то. Лет пять назад Федька Продмаг … Помнишь его? – Кто не помнит Федьку продавца, выпивоху и выдумщика, – вставил я. А Кеша продолжал:
– Так вот Федьке Продмагу запретили употреблять хмельное по состоянью здоровья, трутень тя в нос. А горло-то евонное уже не может без выпивки. Нутро ешо терпит, а вот горлышко… И решил тогда Продмаг кожан день прополаскивать свою глотку горилкою. Прознал про ети процедуры Мефодька, пришел к Федьке ко времени ево церемонии, взмолился: - И чего же ты, Федор, нарушашь законы нашей с тобою дружбы? – А друзья они были неразлучны, трутень тя в нос, не одну бутылку осушили, а тут Мефодька несправедливость узрел - Федька Продмаг, прополоскав горло водкой, выплевывал ее на землю. Сбегал домой, принес кружку, и… началось: Федька горло полощет, трутень тя в нос, а Мефодька Куцый ему подставлят ко рту кружку. Теперь ополоски выплевывались не на землю, а вновь ублажали потребу. Так-то. До
сего дня бы длилось это сожительство, но Федька не выдержал – проглотил водку-то и пошло-поехало…
В тот вечер Мефодька пошел в сельску баню. Банька-то с пятидесятых существует. И, знашь, раньше при ней буфет работал, в нем билеты продавали, да и кваском приторговывал Семен Иванович, безногий фронтовик. Находчивый мужик был. Привезут в буфет конфеты «дунькину радость», а они на следущий день слипнутся. Для мужиков это на руку, Семен в момент заложит растопленные конфеты во флягу, и дрожжей туда. К следующей баньке для мужиков свой квас созревал. Уж поболе семи лет как нет Семена Ивановича, помер, и буфета нет, а, поди, привычка мужицка сохранилась: после парку появлятся потребность припарить горлышко чем-то алколизменным, трутень тя в нос. Посему дорога в баню проходила мимо магазина, с каким бы крюком она не была.
Беда случилась в тот вечер с Мефодькой, Акулина наотрез отказалась дать три рубля мужику. Вот он и придумал представление, будто ево в бане каки-то чужаки зажали и требуют деньги. И дома денег не оказалось. У соседей Акулина занимать отказалась. Он-то и придумал аллюцинации, за ним будто гонятся
эти мужики, и побежал топиться. Не утопился бы, а вот Акулину напугал здорово. Вернулись они домой, и Акулина заняла у соседей аж пятерку, отдала Мефодьке, чтобы его мужики не трогали. А ему только того и надо было…
