Под дымчатую изморозь декабря и легкое поскрипывание валенок по жесткому снежному насту подошел я к домику своего давнего друга Иннокентия Акимовича – пчеловода и страстного любителя сказывать всевозможные байки. За более чем восьмидесятилетнюю жизнь своим приложением к телу, головой то есть, он впитал их столько, что впору не то, что суток, и месяца, наверное, не хватит для прослушивания.
– Че пожаловал-то? – спросил меня хозяин после нашего обоюдного приветствия.- А вообще-то я не по-хозяйски, надо тебя с дорожки чайком угостить. – Заторопился дед к старому самодельному, искусно сделанному серванту. Из обшарпанного березового туеска достал горсть зеленой сушеной травки, всыпал в большой фарфоровый чайник, залил его кипятком и, прикрыв полотенцем, словно оправдываясь, обратился ко мне:
– Целебный чаек, летом припахиват. – Действительно изба вмиг наполнилась ароматом июльского луга. А Кеша начал рассекречивать состав своего напитка:
– Во-первых, для каждой травинки свое время сбора и способ сушки. Вот кипрей, например, иван-чай, так его нужно собирать поутру и во время цветенья. Листочки оборвать и притомить часок, другой, а затем уж каждый листочек плотно скручивать в трубочку и вновь часов шесть потомить в закрытой посудине, деревянной, либо берестяной. А потом уж сушить в русской печи на вольном жару. К кипрейку добавить зверобойчику. А там, для каких целей чаек-то готовится? Коль простуда, то следует добавить цветки липы, малины, коли силушки хочется поболе, то можно корешочек левзеи или ятрышника туда бросить.
Ну, кажется, готово, присаживайся к столу. Тебе молочком подбелить, али как? – наливая в чашку напиток, пропел Иннокентий Акимович и, уловив мой протестный сигнал, подставив чашку с медом, спросил:
– Говори, что же тебя привело ко мне?
– Соскучился Иннокентий Акимович, по тишине и, честно говоря, по тебе и твоим байкам. Хочется «хлебнуть» чего-нибудь свеженького из старины, а этим можешь только ты побаловать.
– Ловок же ты по деду – ухмыльнулся Кеша, – Ну, да ладно, что-нибудь, коли так уж
тебе потребно, я могу и примозговать, трутень тя в нос.
– Вот припоминаю я один случай. – продолжил Кеша, прищурив лукаво глаза, смачно прихлебывая чаек – Под Новый год это было. Ко мне приехали друзья Домотырко Иван и Битиков Степан. Страстно охочие до промысла мужики. Особо у костра посидеть, побалагурить, да первачка куликнуть. Они-то, трутень тя в нос, и уговорили меня уйти в лес с ночевкой в пасечной избушке.
Заночевать значит, решили в лесу, да там и Новый Год встретить. Прихватили съестного с избытком, а Иван даже аккумулятор с лампочкой и проводами в вещмешок положил. Побродили до вечера. День то зимний короток, сам знашь. Вот ввечеру пришли к избушке, натопили печь, сварили юшки из двух рябчиков, накрыли стол. И давай, трутень тя в нос, произносить: друг за друга, за жизню нашу, за зайцев, чтоб их поболе бегало, тосты. Ну и…Степка по нужде вышел на улицу. Вернулся от тедова какой-то взбитый, вздыбленный. Мы на него ноль внимания. А он опять видно по охоте в нужник пошел. От свежины, думам, мужика понесло. Быват. Но на дворе он был недолго. Рывком отворил двери озорно вскочил в избенку, схватил
ружье и приговаривая – «Ужо получишь от меня, черт лохудрый! Задам я тебе в з…! Че ты меня пасешь? Я тебя махом выпишу!» выбежал на улицу. Следом за ним и мы выскочили. Не знамо че было там, но видели точно: Степка пальнул картечью по черемуховому кусту, что рос в двух десятках шагов от избушки. Черемуха, до этого покрытая изморозью, спряталась от нас в облаке снежной пыли. Черт те знат, может зверь какой появился. Дык у нас тут особливо опасных животин вроде не водится, трутень тя в нос. А Степка орет: «Черт! Черт!»
– Ты че, с ума сошел, медведь тя за ногу,- закричал Иван, – какой Черт, да еще под Новый Год?
– Вон Он! Я его вижу. Это Он! Он! – орет да и только Степка.
– Помозговать надо, Степка, прежде чем орать-то. – говорю ему, а то, трутень тя в нос и друг – друга, неровен час, перестрелять можно.
А знашь че это было? Тень евонная . Он когда вышел из избы, то перегородил свет отходящий от сугроба, а он-то отсвечивал на заиндевелую черемуху, а сугроб-то освещала лампочка из окна.. Он тень-то свою и принял за черта. А она и вправду чертом в тот час сме-
рещилась. Уши у шапки на его голове впрямь как рога у черта, сам согнутый, да и…в голове дурман… А ужо когда он выстрелил, то она, тень-то, в снежном буране впрямь живьем зашевелилась.
Ох, и похохотали мы с мужиками тогда-то, трутень тя в нос, а на охоту в ночь зимою больше никогда не уходили.
